Когда горела броня. Наша совесть чиста! - Страница 73

Выйдя на воздух, комиссар, действительно оказавшийся евреем, попросил, не приказал, а именно попросил товарища лейтенанта не обижаться на комполка, объяснив, что тот только два дня как вступил в должность, причем при весьма трагических обстоятельствах, и из-за этого немного резок с людьми. Затем политрук представился, назвавшись Валентином Иосифовичем Гольдбергом. Рассмотрев комиссара поближе, лейтенант отметил для себя старый, времен Гражданской, орден Красного Знамени, повязку на голове, простреленную фуражку и немецкий автомат. Перехватив взгляд, обращенный на трофейное оружие, Валентин Иосифович усмехнулся:

— Как раз для меня оружие, я же слепой, как крот. На пятьдесят метров целиться не нужно, знай себе, веди строчку, а дальше все равно не увижу.

Внезапно он посерьезнел.

— Вы, товарищ Волков… Кстати, как вас зовут?

— Александр, — ответил лейтенант.

— А по батюшке?

— Леонидович, — еще больше удивился Волков.

— Александр и Леонид — видите, какие два победных имени, — улыбнулся комиссар. — Так вот, Александр Леонидович, вы сами, судя по медали, пороху уже понюхали, а вот люди ваши?

— За исключением командиров первого и второго взводов — все в первый раз, четко сказал лейтенант.

— Нда-а-а, трудненько вам сейчас придется, — протянул Гольдберг. — Коротко сказать, артподготовки у нас как таковой не будет, так, полковые постреляют, больше для порядка. Зато пойдем с танками. Машин, правда, всего три, но зато люди — надежней не бывает. Как говорится, «гвозди бы делать из этих людей». С их комбатом мы четвертый день воюем. Так, мы уже пришли. Здравствуй, Георгий.

Комбат второго батальона, здоровенный осетин с яростным усами, сидел под деревом и наблюдал, как боец набивает патронами диск ППД. Левый рукав гимнастерки с капитанскими петлицами был оторван, открывая замотанные грязными бинтами руку и плечо.

— Здравствуй, дядя Валя, — улыбнулся комбат. — Извини, что не встаю, голова немного кружится.

— Как рука? — спросил Гольдберг.

— Распухла немного и ноет.

— Тебе нужно в медсанбат, — сердито сказал комиссар. — Не мальчишка ведь, гангрену еще подхватишь.

— А на кого я батальон оставлю, Валентин Иосифович? — спокойно ответил капитан. — Не беспокойся, сегодня вечером пойду. Это что за молодой джигит с медалью?

— Это наше пополнение, лейтенант Волков Александр Леонидович. К тебе с ротой. Товарищ Волков, это ваш комбат, Георгий Александрович Асланишвили.

— Здравствуй, Саша, — комбат протянул широкую ладонь с въевшейся копотью.

— Здравствуйте, Георгий Александрович, — рукопожатие капитана было крепким, несмотря на ранение.

— Давай, рассказывай, рота полного состава?

— Так точно, — ответил Волков.

— Вооружены?

— Винтовки, полный боекомплект, — лейтенант помялся, — ручных пулеметов всего три, по одному на взвод. Гранат противотанковых нет, только Ф-1.

Асланишвили махнул рукой:

— Гранаты будут. С пулеметами ничем помочь не могу, добывайте у немцев. Пулеметы у них хорошие, у меня в батальоне три штуки уже. Значит, слушай диспозицию, лейтенант, она простая. Видишь — поле неубранное? Да, отсюда не видно, сейчас закончу — сползаешь. По ржи аккуратно выдвигаешься на исходный, исходным у нас граница сжатого. Наши пушкари выстрелят, что там у них осталось, а осталось у них, сразу скажу, мало. Одновременно танки старшего лейтенанта Петрова выйдут из леса, они тут метрах в ста засели. Постарайтесь не попасть под гусеницы, им из своих коробок ни черта не видно.

Где-то в поле дал длинную очередь пулемет, звук очереди был незнакомый, рокочущий, темп стрельбы явно выше, чем у ДТ.

— Нервничают гады, — усмехнулся комбат. — Вот так, Саша, звучит их молотилка, машина, надо сказать, страшная… Ага, а вот и броня наша…

На поляну вышел высокий танкист в танкошлеме и изодранном черном комбинезоне, от которого явственно несло гарью. Лицо командира было угрюмым, казалось, он устал какой-то смертной усталостью, но больше всего Волкова поразили его глаза — потухшие, мертвые. Лейтенанту еще не приходилось встречать людей с таким взглядом.

— Здравствуй, Жора, здравствуйте, Валентин Иосифович, — тусклым голосом сказал командир, осторожно опускаясь рядом с Асланишвили.

— Как спина, Ваня? — мягко спросил Гольдберг.

— Нормально, — ответил танкист и покосился на Волкова.

— Пополнение, — коротко объяснил Асланишвили.

— Лейтенант Волков, — представился Александр.

— Старший лейтенант Петров, — глухо сказал танкист. — Комбат уже предупредил, что вы идете с нами?

— Так точно!

— Ну, раз так, запомните одно правило, — голос танкового командира был спокойным, даже невыразительным. — От моих танков — не отрываться. Стреляют, убивают — мне все равно, держитесь рядом. Заляжете или отстанете — если останусь жив, найду после боя и сам пристрелю.

«Что-то все мне сегодня расстрелом грозят», — с раздражением подумал лейтенант.

— Постараемся не отстать, — сдержанно ответил он.

— Держитесь вплотную к нам, мы поедем медленно. — Петров повернулся к Асланишвили: — Георгий, никаких изменений?

— Все по-старому, Вано, — устало сказал Асланишвили.

— Хорошо, — старший лейтенант неуверенно поднялся. — Пойду к своим.

Приволакивая ноги, танкист ушел обратно.

— Полспины в ожогах, — пробормотал Гольдберг. — Как держится? Ладно, товарищ лейтенант, пожалуй, пойдемте и мы, надо бы еще перед вашими бойцами выступить.

Выступление комиссара было кратким. Поздравив красноармейцев с тем, что отныне они являются третьей ротой героического второго батальона не менее героического 732-го стрелкового полка, Валентин Иосифович выразил надежду, что никто не опозорит это высокое звание. Рота получила противотанковые гранаты по десять на взвод, вслед за этим Волков обрадовал своих людей, сообщив, что в атаке их поддержат танки. Танки бойцы видели только в кино и на плакатах, поэтому это известие не столько обрадовало красноармейцев, сколько озадачило. Комиссар посмотрел на часы и заметил, что начало атаки — через какие-то двадцать пять минут, так что пора выдвигаться на исходные. Поле отделяла от опушки только проселочная дорога, бойцы, пригнувшись, выходили из леса и ныряли в ржаное море. Высокий, по грудь человеку, хлеб скрывал красноармейцев, что бежали, едва не цепляя штыкам землю. Однако комроты отчетливо понимал, что гитлеровцы прекрасно видят, как колышется при полном безветрии рожь. До линии немецких окопов было триста метров сжатого поля — как раз дистанция пулеметного огня, и их ответ не заставил себя ждать. Длинная очередь прошлась по ржи, срубая колосья, послышались стоны раненых. Ни о какой скрытности речи уже не шло, и лейтенант заорал: